Решительно не могу дописать, два раза перервали, а теперь надо отправлять. Пришли пунктуальный адрес, а мне хочется писать тебе. Прощай, душа моя, я тебя очень люблю. Тетенька тоже; из всех моих знакомых предпочитает тебя. Я зиму нынешнюю живу в деревне; да и будущую тоже, я думаю. Уж ты в Ясную приедешь поговорить. Вот где хорошо поговорить, пощупаться. Никакое ломанье невозможно.
Толстой.
1859 г. Декабря 20. Ясная Поляна.
Любезный друг Александр Васильевич!
Сделайте дружбу, заезжайте в книжную лавку к Давыдову и спросите у него расчет за мои книги, коих у него по последнему счету оставалось больше чем на 2000 р. Ежели есть выручка, то чтобы он из нее выслал мне на 1860 г.:
1) «Revue des deux mondes».
2) «Times».
3) «Русский вестник» на мое имя в Тулу и на имя Александра Михайловича Исленьева в г. Одоев Тульской губер.
1) «Современник» и
2) «Библиотеку».
Остальные деньги, ежели есть, чтобы прислал.
Так как Давыдов мне не отвечал на одно письмо, то может случиться, что он откажется или вы не захотите с ним иметь дело, то сделайте одолженье, выпишите на свои деньги эти журналы, я тотчас же вам вышлю деньги. И пожалуйста поскорей, так, чтобы и я и Исленьев получили бы вовремя.
Драма Писемского мне очень и очень понравилась: здорово, сильно и правдиво, невыдуманно. Но и в ней он, как и в других своих отличных вещах, не избег неловкостей ужасных. Как этот барин на барьер мужика вытягивать хочет?
Что вы, мой дорогой, как ваше здоровье, не хандрите ли? Как деятельность ваша, приятна ли? Что хорошего нового в литературном мире? Фет прислал мне несколько стихотворений из Гафиза. Напрасно он их писал. Опять на Тургеневе грех. Я нынешний год едва ли вас увижу, т. е. зиму, летом же без отговорок жду вас в Ясную. Я переделывал дом и имел вас в виду при этом. Я не пишу и надеюсь, что не буду; и несмотря на то так занят, что давно хотел и не было времени писать вам. Чем я занят, расскажу тогда, когда занятия эти принесут плоды. Однако не бойтесь писать мне, теперь уж я найду время тотчас отвечать вам. Будемте почаще и поаккуратнее переписываться. Матушке передайте мой душевный поклон и прощайте.
Л. Толстой.
20 декабря.
Заносить меня в список литераторов незачем.
1860 г. Января 30. Ясная Поляна. 30 февраля.
Ежели твое письмо имело целью задрать меня на ответ, то достигло своей цели. Оно меня даже рассердило. Ты небрежно и ласково подаешь мне советы, какнадобно развиваться художнику, как благотворно Италия действует, памятники, небо… и т. п. избитые пошлости. Как вредно бездействие в деревне — халат, как мне надо жениться и писать милые повести и т. д. Как ни мелка и ложна мне кажется твоя деятельность, я не подам тебе советов. Я знаю, что человек (то есть существо, которое живет свободно) в каждой вещи, в каждой мысли видит свое особенное, никем не видимое, и это только одно может привязать его до самопожертвования к делу. Я знаю, что такой человек знает по-своему свое место на свете и свою цену и цену своему делу; знаю, что иногда он не в силах рассказать всего, что знает, но знает твердо. Чтобы показать тебе только, как можно ошибаться, не допуская этого или забывая, скажу тебе только, в ответ на твои советы, что, по моему убежденью, в наши года и с нашими средствами, шлянье вне дома, или писанье повестей, приятных для чтения, одинаково дурно и неблагопристойно. В наши года, когда уж не одним путем мысли, а всем существом, всей жизнью дошел до сознанья бесполезности и невозможности отыскиванья наслажденья, когда почувствуешь, что то, что казалось мукой, сделалось единственной сущностью жизни — труд, работа, тогда неуместны и невозможны искания, тоски, недовольства собой, сожаленья и т. п. атрибуты молодости, не скажу нужно работать, а нельзя не работать ту работу, которой плоды в состоянии видеть настолько вперед, чтобы вполне отдаваться работе. Кто пахать землю, кто учить молодежь быть честной и т. д. Самообольщение же так называемых художников, которое ты, льщу себя надеждой, допускаешь только из дружбы к приятелю (не понимая его), обольщение это для того, кто ему поддается, есть мерзейшая подлость и ложь. Всю жизнь ничего не делать и эксплуатировать труд и лучшие блага чужие, за то, чтобы потом воспроизвести их, — скверно, ничтожно, может быть, есть уродство и пакость, которой я слишком много видел вокруг себя мерзких примеров, чтобы не ужаснуться, и которой ты, обдумав дело и любя меня, не можешь допустить. Что же я делаю? спросишь ты. Ничего особенного, выдуманного, делаю дело, которое мне так же естественно, как дышать воздухом, и вместе такое, с высоты которого, признаюсь, я часто с преступной гордостью люблю смотреть на vous autres. Ты полюбишь и поймешь это дело, но рассказывать его нельзя, а приезжай, окончив свои странствования, в Ясную Поляну, и скажи тогда по правде, не позавидуешь ли мне, увидя то, что я сделал, и то спокойствие, с которым я делаю. Вот тебе и загадка. Я не выезжал и не выеду нынешний год из деревни, да и впредь не могу себе представить, как и зачем я уеду. Сестра в 40 верстах от меня, очень кланяется тебе. Тетушка ужасно тебя любит. Брат Николай поехал стрелять медведей. Прощай, пиши поскорее.
1860 г. Февраля 15. Ясная Поляна.
15 февраля.
Благодарствуйте за ваши милые письма, любезный Иван Петрович, и не пеняйте, пожалуйста, что иногда не скоро отвечу. Теперь сбираюсь быть аккуратным, когда уж не к чему. Я думаю, у вас уж подумывают о Козюлькине и потому о Ясной Поляне. Как здоровье вашей больной? Уведомьте меня, пожалуйста, поподробнее. Авось опять приведется мне радоваться на ваше козюлькинское житье и бояться, чтобы что-нибудь не испортилось. Я доживаю зиму хорошо. Занятий пропасть и занятия хорошие, не то, что писать повести. Сообщенные вами сведения о чтениях очень были для меня интересны, но, по-моему, эти чтения что-то не то. Что литература? Я до сих пор ничего не получил из журналов. Главное, что братья, мы уж и на картах и на кофею о них гадаем, и все им не выходит антереса. Без шуток, ежели против ожиданья они еще в Москве, то скажите им, что не пишу, рассчитывая, что письмо их не застанет, но умоляю их написать строчку, что и как и когда они приедут. Прощайте, обнимаю вас.